читательский дневничок
Jun. 6th, 2019 01:54 pm![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
mara_petiteПрочитала три книжки про неизбежность войны и смерти, из которых самая страшная – «интернат» жадана, потому что, конечно, очень страшно читать про войну, которая идёт вот прямо сейчас, недалеко от тебя, с такими же как ты. И герой там, конечно, мягкотелый конформист, неприятный в другой книжке был бы персонаж, но тут ты смотришь на всё его глазами, и тебе трудно обвинить его в чём-то. И вот он бесконечно идёт через город (а как будто через полстраны) за племянником в интернат, а потом они так же бесконечно идут обратно, и всё это время вокруг война, война, война, непонятно кого с кем, они ни разу не называются, только герои постоянно говорят – ну что там ваши, а что там наши, и каждый раз эти ваши и наши могут быть кем угодно. А герой меняется, конечно, как тут не поменяться. Перечитывать не буду никогда.
Также прочитала «паранойю» мартиновича и «покорность» уэльбека, честно – в обеих время от времени пролистывая страницы, потому что мне не нравится читать про обречённость, бесполезность и бессмысленность. Да и не буду.
Но есть и хорошие новости. Прочитала «Русский дневник» Стейнбека и Капы, и это – чистая радость. Они поехали в Советский союз как журналисты в 50-х, были в Москве, Киеве, Сталинграде, Тбилиси – Стейнбек писал, Капа фотографировал. Это, конечно, было ещё очень тяжёлое послевоенное время, и очень чувстуется колоссальная разница культур и взглядов, но при этом Стейнбек так деликатен, так тактичен – видно, что временами он просто охуевает от того, что видит – от бессмысленности бюрократии, от культа личности, от бедности и дефицита, от тоталитарной системы, но всегда пишет об этом с очень нежными реверансами – ну, мы конечно много могли не понять, ну, мы же не в контексте, это ведь может быть совсем по-другому. Всё вы правильно увидели, дорогие друзья. Всё вы правильно поняли. И через их осторожные рассказы всё читается. Для меня было удивительно, что уже тогда, тогда для них была нормой совсем другая система власти – никогда не давать всю власть одному человеку. То же, например, о свободе прессы. Это читается в их словах как что-то настолько само собой разумеющееся, как для меня сейчас – чистить зубы каждый день. И их реакция на встречу с культом личности и всей советской политической системой, как бы мягко они бы её не формулировали, именно такая, как если бы мне кто-то пытался доказать, что чистить зубы раз в год – гораздо полезней для здоровья.
Это очень ценное свидетельство: я поняла, что я читала о том времени только в интонациях осуждения, со взглядом, который уже отодвинут временем на достаточную дистанцию, чтобы судить о том, что видит. А это взгляд со стороны, но при этом из той же временной точки. Я никогда не читала о культе личности так – чтобы было рассказано, как оно было тогда, голосом той же эпохи, но голосом вне этого культа.
А ещё в их голосе очень много сочувствия. Сочувствия, искренней боли от ещё совсем свежих ран Второй мировой, от чудовищных разрушений, от того, люди продолжают жить в нечеловеческих условиях. Очень много восхищения трудолюбием, сердечностью, вот этим взглядом в будущее – а вот сейчас мы через пару лет как всё построим! Вот тогда приезжайте!
Очень удивляют какие-то реалии, которые сейчас кажутся невозможными. Например, самолёты и аэропорты! Как все курят в салоне, как продают фрукты прямо на взлётно-посадочной полосе. Я поняла, что мне кажется, что теперешние аэропорты были такими всегда.
А какие-то реалии остались такими до сих пор, они знакомы тебе напрямую, и от этого, когда читаешь о них через вот этот взгляд другой культуры, становится только смешнее. В частности, как их бесконечно кормили гостеприимные жители украинских и грузинских сёл и городов.
А ещё – это уже пунктик для меня – джаз! Они постоянно пишут про джаз. Так удивительно читать и встречать известные мне названия песен, как оркестр в московском ресторане играл In the mood гленна миллера. И как – снова этот взгляд той же эпохи, но другой культуры – как для них этот джаз совершенно чужой. Потому что его пытаются играть по нотам, а не импровизацией.
Но главное – это, конечно, интонация. Та интонация, которая покорила меня в «скрытой перспективе» Капы. Интонация весёлых неунывающих людей, любящих вкусную еду и хорошую музыку, иронично относящихся к самим себе, но при этом с таким уважением и сочувствием к окружающим.
"На следующее утро шёл дождь, а Капа считает, что дождь – это наказание, которое посылает ему небо, потому что в дождь он не может фотографировать. Он осыпал погоду проклятиями на жаргоне, а также на четырёх или пяти языках."
"Когда мы собирались в Россию, то не знали, что здесь можно будет купить, поэтому приобрели во Франции замечательный перочинный нож с множеством лезвий на все случаи материальной жизни и кое-какие – для духовной. Среди его лезвий были лопатки, ножницы, напильники, шило, пилочки, открывалки для банок и открывалки для пивных бутылок, штопоры. Инструменты для удаления камнй с лошадиных копыт, ножи для еды и ножи для убийства, отвертски и зубила. С помощью этого ножа можно было починить часы или отремонтировать Панамский канал. Мы пользовались им почти два месяца. Правда, единственное, чтом ы им делали, - это резали колбасу. Но надо честно признать: колбасу он режет великолепно."
"Но самым интересным в этом музее оказался его хранитель. Кричал он, конечно же, на грузинском языке и, конечно же, о величии древнего города. Он говорил так быстро, что ни о каком переводе не могло быть и речи. Мы вышли из этого музея оглохшими, но довольными."
Также прочитала «паранойю» мартиновича и «покорность» уэльбека, честно – в обеих время от времени пролистывая страницы, потому что мне не нравится читать про обречённость, бесполезность и бессмысленность. Да и не буду.
Но есть и хорошие новости. Прочитала «Русский дневник» Стейнбека и Капы, и это – чистая радость. Они поехали в Советский союз как журналисты в 50-х, были в Москве, Киеве, Сталинграде, Тбилиси – Стейнбек писал, Капа фотографировал. Это, конечно, было ещё очень тяжёлое послевоенное время, и очень чувстуется колоссальная разница культур и взглядов, но при этом Стейнбек так деликатен, так тактичен – видно, что временами он просто охуевает от того, что видит – от бессмысленности бюрократии, от культа личности, от бедности и дефицита, от тоталитарной системы, но всегда пишет об этом с очень нежными реверансами – ну, мы конечно много могли не понять, ну, мы же не в контексте, это ведь может быть совсем по-другому. Всё вы правильно увидели, дорогие друзья. Всё вы правильно поняли. И через их осторожные рассказы всё читается. Для меня было удивительно, что уже тогда, тогда для них была нормой совсем другая система власти – никогда не давать всю власть одному человеку. То же, например, о свободе прессы. Это читается в их словах как что-то настолько само собой разумеющееся, как для меня сейчас – чистить зубы каждый день. И их реакция на встречу с культом личности и всей советской политической системой, как бы мягко они бы её не формулировали, именно такая, как если бы мне кто-то пытался доказать, что чистить зубы раз в год – гораздо полезней для здоровья.
Это очень ценное свидетельство: я поняла, что я читала о том времени только в интонациях осуждения, со взглядом, который уже отодвинут временем на достаточную дистанцию, чтобы судить о том, что видит. А это взгляд со стороны, но при этом из той же временной точки. Я никогда не читала о культе личности так – чтобы было рассказано, как оно было тогда, голосом той же эпохи, но голосом вне этого культа.
А ещё в их голосе очень много сочувствия. Сочувствия, искренней боли от ещё совсем свежих ран Второй мировой, от чудовищных разрушений, от того, люди продолжают жить в нечеловеческих условиях. Очень много восхищения трудолюбием, сердечностью, вот этим взглядом в будущее – а вот сейчас мы через пару лет как всё построим! Вот тогда приезжайте!
Очень удивляют какие-то реалии, которые сейчас кажутся невозможными. Например, самолёты и аэропорты! Как все курят в салоне, как продают фрукты прямо на взлётно-посадочной полосе. Я поняла, что мне кажется, что теперешние аэропорты были такими всегда.
А какие-то реалии остались такими до сих пор, они знакомы тебе напрямую, и от этого, когда читаешь о них через вот этот взгляд другой культуры, становится только смешнее. В частности, как их бесконечно кормили гостеприимные жители украинских и грузинских сёл и городов.
А ещё – это уже пунктик для меня – джаз! Они постоянно пишут про джаз. Так удивительно читать и встречать известные мне названия песен, как оркестр в московском ресторане играл In the mood гленна миллера. И как – снова этот взгляд той же эпохи, но другой культуры – как для них этот джаз совершенно чужой. Потому что его пытаются играть по нотам, а не импровизацией.
Но главное – это, конечно, интонация. Та интонация, которая покорила меня в «скрытой перспективе» Капы. Интонация весёлых неунывающих людей, любящих вкусную еду и хорошую музыку, иронично относящихся к самим себе, но при этом с таким уважением и сочувствием к окружающим.
"На следующее утро шёл дождь, а Капа считает, что дождь – это наказание, которое посылает ему небо, потому что в дождь он не может фотографировать. Он осыпал погоду проклятиями на жаргоне, а также на четырёх или пяти языках."
"Когда мы собирались в Россию, то не знали, что здесь можно будет купить, поэтому приобрели во Франции замечательный перочинный нож с множеством лезвий на все случаи материальной жизни и кое-какие – для духовной. Среди его лезвий были лопатки, ножницы, напильники, шило, пилочки, открывалки для банок и открывалки для пивных бутылок, штопоры. Инструменты для удаления камнй с лошадиных копыт, ножи для еды и ножи для убийства, отвертски и зубила. С помощью этого ножа можно было починить часы или отремонтировать Панамский канал. Мы пользовались им почти два месяца. Правда, единственное, чтом ы им делали, - это резали колбасу. Но надо честно признать: колбасу он режет великолепно."
"Но самым интересным в этом музее оказался его хранитель. Кричал он, конечно же, на грузинском языке и, конечно же, о величии древнего города. Он говорил так быстро, что ни о каком переводе не могло быть и речи. Мы вышли из этого музея оглохшими, но довольными."
