а теперь книжечки

Прочитала четыре семейные саги, из которых очень понравились две, одна понравилась вначале, и одна – вообще не понравилась.

*
Вообще не понравились «поправки» джонатана франзена. Тот случай, когда я разумом вроде всё понимаю – семейная история, композиция, вот введение с историей родителей, вот раскрываются жизни каждого из детей и их судьбы, вот всё это красиво закольцовывается, вот несколько реально неожиданных сюжетных твистов. Но господи, как всё это невыносимо скучно, корпорации, депрессии, пенсии, деньги, мужские сексуальные фантазии. Нет, эти ваши американские боги не для меня.

*
Прочитала давно прогремевшую «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной. Скорее понравилось, чем нет, но всё равно не очень поняла, почему у этой книги была такая слава, как будто это сенсация – рили, вы «Архипелаг Гулаг» не читали что ли? А здесь всё-таки сказка, а не правда жизни: репрессии, группа людей ссылается на поселение, но все положительные герои, какими бы субтильными петербургскими профессорами они ни были, выживают, отрицательные герои большого зла не приносят, любовь запретна, но взаимна.

Зато мне очень понравилась первая часть. Обычный день героини в глухой татарской деревне, семью которой ещё не пришли раскулачивать. Обычный и очень тяжёлый день, который начинается во тьме и заканчивается во тьме, который полон работы, уборки, дров, незнакомых татарских слов, разговоров с духами, уважительного молчания с мужем и свекровью. Эта книжка почти вся написана как сценарий, в настоящем времени, и от этого, конечно, тут же проваливаешься в эту жизнь Зулейхи, тут же мокнешь сама от бесконечной работы, от окриков, от побоев, от несправедливости.

И в общем, именно от этого последующие части с шаблонными персонажами и божками из машины кажутся не настоящими. Слишком правдивой была первая.

*
«Детская книга» Антонии Байетт – из тех книжек, в которые погружаешься медленно, не с первого раза, но потом-то уже застреваешь надолго. Длинное, неторопливое семейное полотно, начинающееся в золотой век Англии и заканчивающееся бессмысленной Первой мировой. Самый конец 19 века. Маленький мальчик из семьи рабочих пробирается в музей изобразительного искусства и рисует там экспонаты, и прячется в подвалах – его в итоге находит другой мальчик, сын аристократки. Аристократка же приехала к хозяину музея, она соглашается выходить мальчика-рабочего и забирает его с собой, а в их поместье как раз подготовка к середине лета, когда они приглашают гостей и ставят спектакль. Так постепенно начинает разворачиваться история нескольких семей, и конечно, в начале путаешься в именах и в том, кто чьи дети, кузены и племянники, но постепенно втягиваешься в эту жизнь, ужасаешься их секретам, восхищаешься их красотой. На мир наступает модерн, на мир наступает ар-нуво, на мир наступает женское движение, на мир наступает война – и всё это происходит с этими старшими мужчинами и женщинами, с этими детьми, которые превращаются в юношей и девушек.

Очень много здесь о женщинах и искусстве, но всё без назидательности. О женщине, которая сама зарабатывает своими книгами. О женщине, которая решает стать врачом (неслыханное дело). О женщинах, которые вынуждены мириться с бедностью и незаконнорожденными детьми.

О том, как искусство живёт где хочет. Как мальчик, сбежавший с фабрики, становится художником, как завораживает его незнакомая аристократическая жизнь, но больше неё – линии цветов и растений, и великая французская выставка, на которой так пышно цветёт ар-нуво, новое искусство.

Да и мужчинах, конечно, тоже. О том же взрослении, финансах, любви.
А потом всех их накрывает война, и выживут, конечно, немногие.
Медленное, прекрасное чтение.

«Филип долго рисовал – листья морской капусты, призрачную крабью скорлупу, кусок выбеленного плавника – просто ради удовольствия смотреть и учиться. Он всё время украдкой поглядывал на воду, не изменилась ли она, и она всё время менялась. Он сам чувствовал, что изменился, но проверить было не у кого».

*
И ещё одно медленное чтение – «Маленький друг» Донны Тартт. Очень летнее чтение, потому что действие происходит на юге США, жарким душным летом, в семье, где когда-то при невыясненных обстоятельствах убили ребёнка. И вот жизнь его младшей сестры, быстрой, живой, бесстрашной и своенравной, её тётушек, её матери, так и не вышедшей из депрессии, её друга-мальчишки, её врагов, воображаемых или нет. Это тоже чтение, в которое погружаешься медленно, но крепко. Я всё не могла сформулировать для себя, про что же это. Это, конечно, никакой не детектив, да это и понятно сразу, даже удивительно, как кто-то мог ожидать, что в конце откроется имя убийцы. Это неважно вообще, как неважно имя метеорита, упавшего на твою деревню. Это как будто история о мести – и в конце становится по-настоящему страшно, пистолеты, змеи, погони. Но всё-таки мне не сформулировать лучше, чем сделала это переводчица анастасия завозова. Я приведу её текст почти целиком, даже и себе на память о том, как я хочу писать о книгах.

"Сюжет романа «Маленький друг» заключается отнюдь не в том, что вот здесь убили мальчика, а вот здесь его сестра пытается найти убийцу, а между этими двумя событиями лежат какие-то картинки и разговоры, которые все это как-то объединяют в одну читабельную схему. Сюжет романа «Маленький друг» — это отнюдь не ровная линия, разбавленная взлетами и падениями сюжетного ритма. Это, если угодно, много-много отдельных нитей, которые с каждой новой страницей романа постепенно стягиваются в один клубок, в центре которого оказывается одинокий книжный ребенок – заносчивая, высокомерная, страшно недолюбленная девочка Гарриет. Гарриет смерть брата сама по себе – отдельно от общей атмосферы — совершенно не важна, любое событие могло стать катализатором того, что с ней случилось дальше, а случается с ней самое страшное, что может случиться с бесприютным ребенком – взросление.

Гарриет растет в довольно многолюдной семье, которую навеки разломала и раскидала огромнейшая трагедия – смерть ребенка. Семья и до этого была склонна к мифологизации окружающего мира, бесконечные тетки, дядьки, бабки и двоюродные кузены словно бы так и застыли в девятнадцатом веке, в постапокалиптическом мире, случившемся после того, как их победили янки – янки с резкими голосами и дурными манерами. Несмотря на то, что действие происходит в середине семидесятых годов двадцатого века, порой в романе наступает отчетливое ощущение несгибаемого века девятнадцатого: оттуда пахнет ветивером, которым прокладывали белье в сундуках, стоят на каминных полках потемневшие фотоснимки, все, включая детей, прекрасно помнят, что за натюрморт рисовала тетушка Либби, когда в начале века училась в академии художеств для приличных девиц, и все-все-все беспрестанно об этом разговаривают. Стоит чему-то случиться, как старшие Кливы, будто пауки, ухватывают информацию и цепко оплетают ее дымкой воспоминаний, превращая ее в симпатичные временные кокончики: завтра для них не существует, потому что они всегда живут в идеальном, золотом, пахнущем ветивером вчерашнем дне.

И вот в таком мире вырастает девочка Гарриет. Ее отец – неприятный, вспыльчивый мужик, явный предшественник Ларри Декера – живет с любовницей в другом городе, поддерживая видимость семейной жизни исключительно ради престарелых родственниц. Ее мать десятый год сидит на транквилизаторах и, сказать по правде, умерла ровно в тот день, когда погиб ее старший сын. Старшая сестра, единственный свидетель произошедшей катастрофы, оказалась так этим травмирована, что провалилась в какую-то экзистенциальную топь, по большей части состоящую из снов и грез. Гарриет – живая, бойкая и очень любопытная девочка – по сути осталась одна на свете. Она никого не любит, потому что любить ей в общем-то и некого. Во всей книге у Гарриет есть два человека, к которым она чувствует неумелую, невыразимую, незнакомую ей любовь – их домработница Ида и ее старшая двоюродная бабка Либби, но дальнейшая, взрослая жизнь, уж простите за спойлер, заберет у нее и их.

Гарриет взрослеет, взрослеть при этом совершенно не умея. Не то чтобы кто-то это вообще умел, но Гарриет в реальной жизни никогда и не жила, она росла в мире, который за нее придумали и рассказали тетки – с вымышленным старшим братом, с рассказами о былом величии дома Кливов, с всеми этим охами и ритуальным оплакиванием сервизов с бубенцами, ковров, люстр, лепнины и стрелы, которой пытались убить прадедушку. И когда наступает неизбежный момент выкукливания из этого мира, выхода из темного полусонного дома на свет, Гарриет начинает паниковать. Она не знает, как жить, у нее нет цели в жизни, она хочет быть Жанной д’Арк и Гудини, а вокруг нее цветет нажористая половозрелость сверстниц, ее собственное тело вот-вот ее предаст, девочки вырастают и не становятся Гудини, они, к ужасу Гарриет, становятся женами, балеринами или медсестрами, но потом все равно женами. И тогда Гарриет, в попытках навеки остаться в идеальном, рассказанном для нее мире, выдумывает себе такую же, имеющую мало отношения к реальности цель – найти убийцу брата. С тех пор, как погиб Робин прошло двенадцать лет. Когда он умер, Гарриет было полгода. Расследование зашло в тупик – да и по правде сказать, у Тартт в романе несколько раз легонько так проступает намек, что это и убийством-то не было.

И вот отсюда начинается один из самых страшных и прекрасных романов взросления, который только можно было придумать – большой-большой рассказ о том, как Гарриет пыталась всеми силами вцепиться в книгу, в историю, в сюжет, чтобы навсегда остаться в своих двенадцати годах и ни разу, ни разу не встретиться взглядом с ужасающим пониманием того, что настоящая жизнь никакого сюжета не имеет. Настоящая жизнь, притопленная, правда, в разноцветных наркотических приходах, разворачивается практически рядом с Гарриет – в семействе Рэтлиффов – с нищетой, насилием и кучей родственников, которым до тебя (в отличие от родных Гарриет) до тебя ой как есть дело. И собственно все вот эти разные, разнооформленные ниточки сюжета под конец и спутываются в единый клубок ровно в том самом месте, когда два этих мира сшибаются и Гарриет неминуемо взрослеет.

Это, конечно, роман о смерти, но никак не о смерти Робина. Он о мучительном, бессюжетном умирании внутреннего ребенка, а это, может быть, и еще страшнее.